Жертва насилия

— Меня изнасиловали. — сказал Андрей.

Он раздул ноздри и нос, и без того вздернутый, задрался еще выше.

— Невероятно. — сказал я, присев на стульчик в прихожей. — Как же так?

— Обыкновенно. — круглые щеки Андрея задрожали. — Друг по институту в гости заходил.

— Очень тебе сочувствую. — сказал я и со вздохом начал расшнуровывать башмаки.

Андрей — страшный чистюля и терпеть не может, когда в его комнаты проходят прямо в обуви. Для этих целей у него есть тапочки. Войлочные, чтобы паркет не царапать, а натирать. Я вытянул из низенького шкафчика самые большие.

У Андрея дома — настоящий уют. Нашему с Кирычем не чета. На портрете мамы — ни пылинки, приземистая тахта укрыта верблюжим пледом, серебряные подсвечники блестят как оловянные, и даже бумажные пакеты с грампластинками, выстроенные в ряд под проигрывателем, кажется, выцвели не от возраста, а от многолетнего мытья.

Впрочем, уют андреевой квартиры возникает не только от мебели и всяких мелочей, а от того еще, что живет он в кирпичном доме с толстыми стенами; в холода у него всегда хорошо. Чувствуя, как тепло разливается по телу, я чуть было не забыл о самом главном своем желании, которое задумал высказать Андрею, еще когда рысцой бежал к нему от трамвайной остановки.

— Давай еды поедим. — сказал я.

— Ах, ну, конечно! — воскликнул он и привел в движение свою полноту, ненадолго утихшую, пока я бегло осматривал углы квартиры, не виденные мной, дай бог памяти, вот уже месяца два. Или три?

Не получалось у меня бывать в районе, где живет Андрей, а специально ехать к нему в гости не находилось повода. Вообще, я только однажды был у него в гостях не по случаю. Тогда Андрей много плакал из-за своей новоприобретенной нечистоты, а я — по незнанию всех томлений андреевой души — горевал вместе с ним. Потом мы выпили водочки, и я чуть-было не остался у него ночевать. Я и остался бы, потому что у меня карие глаза, а волосы редеют, что, к счастью, лишает меня всяких шансов на андрееву благосклонность. Но Андрей поставил пластинку с оперой «Аида» и принялся петь партию Амнерис (или как там звали эту древнюю египетскую женщину?). Голос у него скакал из стороны в сторону, не хуже заезженной иголки на проигрывателе, и мне пришлось откланяться.

— Тебе пельмешков сварить или блинчиков поджарить? — спросил Андрей, глядя холодильнику в нутро.

Мы уже пришли на кухню. Я сел на табуретку и принялся ждать.

— Мне бы и сварить, и поджарить. — сказал я.

Прошло чуть больше половины дня, а я набегал такой аппетит, что, наверное, умял бы и быка размером с Андрея, а он, надо заметить, мужчина немаленький.

На глаз в нем килограммов двести, а на вес, наверняка, и того больше, так что если он сядет кому-то на лицо, то от лица останется блин — как раз такой, который Андрей кинул скворчать на сковородку. Или даже больше, чем блин, если лицо, на которое сядет Андрей, будет такое же здоровое, как его собственное. «У меня не лицо, а будка». — с обидой сказал он как-то.

Мне его вечно жаль.

Андрей хочет выглядеть тонким, тянущимся к небу юношей, едва пережившим пубертат, а на деле он юноша даже не вчерашний, а позапозавчерашний. И вообще, я не уверен, что даже в свои далекие шестнадцать он был строен и всеми членами тянулся к небесам. Скорее всего, он был рыхлым неспортивным подростком, которого поколачивали одноклассники, не любя за привычку чуть что заливаться слезами.

«Может, он хоть в студентах был покрасивше?» — из чувства благодарности подумал я, и это было чуть позже. Блины были божественны: горячие, политые топленым сливочным маслом, а сверху еще и тертый сыр.

В кастрюльке готовились к всплытию пельмени.

— Так что за приятель? — сказал я.

Андрей провел ладошкой по вспотевшему от кухонной суеты лицу.

— Мы с ним в институте сильно дружили.

— Как интересно.

— Тогда другое время было, чтобы было интересно. Мы сидели вместе, я списывать ему давал.

— Давал, ага. — вот как нажрешься блинов и сразу тянет на сальности. Прямо ничего с этим поделать невозможно.

А может, это Андрей вызывает у меня такую нездоровую реакцию? В нем столько тела, что плюнуть в душу как-то уже не страшно — все равно не попадешь.

— Давал. — сказал Андрей. — Я его с института и не видел-то вовсе. Он как женился, так перешел на заочный, и наши пути навсегда разошлись.

— Ну, не навсегда. — сказал я, торопя развязку.

Если Андрею позволить говорить, как вздумается, то пельмени не только всплыть, они остынуть успеют.

— Это вечером было. Вчера. — он вытер нос. — Нет, позавчера. — поправил сам себя. — Приходит. Пьяный, кривой как сабля. Я стол организовал, закуски, огурчики, то да се. Я ведь очень сильно его. — Андрей помолчал. — Очень хорошо к нему относился. Он был самый интересный парень на курсе.

— Стройный, нет, скорее даже астенического телосложения. — сказал я. — Среднего роста. Волосы прямые, а глаза синие.

— Откуда ты знаешь? — он даже, кажется, обиделся, но было уж поздно. Мне сделалось весело.

— От тебя и узнал.

— Ну, тогда дальше сам расказывай, если такой догадливый. — Андрей насупился.

— Вы напились в дым, как водится среди бывших однокурсников. Твой инстинкт самосохранения дал сбой, и ты полез целоваться, а он на диво не отказал.

— Да?

— Он от тебя жесткого порно хотел, а ты предложил ему легкую эротику. Может свечек даже душистых назажигал. — я игриво подмигнул.

Вот же скотина. Пришел, пожрал и начал хохотаться.

— Свечки? — переспросил Андрей. — Да, свечки — это хорошо. Подходит. — он покивал и дальше продолжил сам. — Я зажег благоуханные свечи, но поцелуев никаких не было, потому что стеснялся.

— Ибо. — поправил я.

— Что?

— Ибо ты стеснялся, так лучше звучит.

— Да, мне неловко было.

— Ибо…

— Мы ведь только друзья. Было уже поздно, и я не отпустил его домой.

— Не годится. — я покачал головой. — Где изнасилование? Где половое сношение с применением насилия или с угрозой применения оного, или с использованием беспомощного состояния жертвы.

— Да ты знаешь, сколько мы с ним вместе ночей провели?! — в вскрикнул Андрей. — Мы и на сборы ездили вместе, и на картошку.

Это в те еще было времена, когда студентов на картошку ездить заставляли, — помогать трудящимся пейзанам.

— Ездили-ездили, а толку никакого. — сказал я.

— А тут мы спать легли.

— Свечи-то не забыли погасить во избежание пожароопасной ситуации?

— Что? — переспросил Андрей. — Нет. Не знаю. Я наутро просыпаюсь, а его уже нет. Ушел, даже не попрощался. А под кроватью презерватив лежит. Использованный. — голос его задрожал, он и сам затрясся целым большим телом.

Кастрюля на плите зашипела, и из нее полезла серая пена.

— Вот горе-то. — я покачал головой.

Я всегда так говорю, когда Андрея насилуют. Когда приходил к нему в прошлый раз, его изнасиловал водопроводчик. Синеглазый и стройный как институтский друг.

— Экий ты, несчастный. — сказал я с сочувствием неподдельным. — Что ж тебе не везет-то так?

— Не везет. — он вздохнул и полез за тарелкой. — А теперь чего? По пельмешкам?

В 2015 году при републикации квир-романа “Содом и умора” эта глава была удалена по просьбе редактора платформы Ridero. В 2022 году после вступления в силу закона РФ о «гей-пропаганде», запрещающего любую публичность для людей из сообщества ЛГБТ+, весь роман целиком был изъят из продажи в России.

Купить гей-драмеди “Содом и умора” в разных форматах теперь можно только здесь: https://boosty.to/kropotkin/posts/64966d1c-79ba-4cf9-9573-1e3c2dc9488d?share=post_link