Один. Плюс. Одна

я знаю, она ему изменяет.

Я знаю, она ему изменяет.

Она изменяет ему по-настоящему. Она уходит «к подруге» или «по своим женским делам», а когда возвращается, то спешно скрывается в ванной. «Я скоренько!» — кричит она, трет себя мочалкой чуть не до крови, заставляя тело забыть о другом человеке, с которым на пару часов. «Винца хочешь?» — говорит тот, другой, встречая в прихожей. «Ага, после». — она тянет его в спальню или на диван, а однажды, когда ей захотелось пописать, они так и провели все два часа на кафельном полу между шкафчиком и ванной. «Как северное лето, — вспоминала она. — Сверху пекло, снизу мерзлота».

И потом немного вина или, может, чаю с лимоном. И абсолютное спокойствие, похожее на сытость. Дверь за ней закрывается, она идет через двор, потом на улицу, через перекресток со светофором, неохотно включающим зеленый. Она возвращается домой и все больше боится, что позабыла какой-то пустяк — вот хоть трусы надела шиворот-навыворот.

Она изменяет, я знаю, но никогда ему об этом не скажу. Он умный. Когда мы встречаемся — на кофе, или в кино, или в саду полежать в гамаках, — я не успеваю удивляться, как много знает он, как много пережил и как умеет сложить в ясную завершенную фигуру все то, что у большинства остается растрепанным, лохматым облаком. Он умен настолько, что не боится быть глупым, — он дурачится. Он тянет меня в траву, просто побарахтаться, словно голова его не облетела, словно покрыта еще шапкой кудрявых черных волос, а тело не поплыло к земле ленивым таким бурдюком. «Гули-гули!» — кричит он, я вываливаюсь из гамака на него сверху, боясь навредить его телу, которое хоть и выглядит большим, но где-то там, внутри, наверняка уже стало хрупким, мы же не видим, что там — внутри. Он кричит, я смущенно вторю. И она, сидя в спасительной тени, на веранде, на скамейке, сколоченной еще ее дедом, смеется нам тоже. Но может, в этот счастливый миг и она тоже стыдится, что была и снова ходила, — и этот запах, который попробуй-ка смой.

Он умен и, наверное, знает, что она ему изменяет. Он знает, почему лицо ее, вытянутое, с желтыми щеками, принимает иногда виноватое выражение, как у доброй лошади. У нее блестят глаза, ей неловко, но ничего с собой поделать она не может. Он старше нее. Она — молода, ей чуть за тридцать, у нее много сил, и нельзя же ей — такой молодой — каждый раз засыпать с этим ожесточением, с чувством, что где-то внутри сложены острые железки, которые сейчас возьмут и порвут ее по живому, до крови. Она ему изменяет давно, а недавно стала рассказывать мне, как какой-нибудь подруге, и не помню уже, как так вдруг получилось.

Наверное, он заснул в гамаке, утомленный солнцем — дырчатым, если смотреть на него сквозь редкую крону сливового дерева. Мы сидели с ней рядом, на скамейке; она перебирала сливы и стало тихо рассказывать, что у нее бывает и ей ничуть не совестно. «Это плоть всего, плоть», — пускай так говорила она, отделяя плохие плоды от хороших.

Она изменяет, я знаю, но никогда ему не скажу. Один плюс один не бывает три. Таков объективный закон. Говорят же, что «третий — лишний». Лишне вмешиваться, совать пальцы в шестеренки чужих отношений, не идеальных, возможно, но механизм-то работает, и видно — невооруженным глазом видно, как счастливы они, когда вместе, как весомо и дружно их молчание, когда сидят они рядом и слушают мою болтовню.

Я знаю, она ему изменяет. И он изменяет ей тоже. Со мной.

Один. Плюс. Одна. Я — плюс.

2012.

Ранее опубликовано в сборнике «Одна женщина, один мужчина» (АСТ, 2013).