Отравиться “нетландией”

Konstantin Kropotkin
5 min readMar 9, 2019

--

Я тоже потратил четыре часа своей жизни на “Leaving Neverland”, где два бывших мальчика рассказывают, как пришли в “нетландию” Майкла Джексона, что с ними там было, и почему они были вынуждены покинуть страну, которой нет. Не скажу, чтобы мне очень уж хотелось посмотреть документальный фильм телеканала HBO, — но нужно было ответить на вопрос самого практического свойства: в моей фонотеке есть песни Джексона, что мне теперь делать с ними?

Смотреть этот двухсерийный документальный фильм я начал со знанием, что Майкл Джексон был педофилом, — для такого вывода мне хватало и прежних поверхностных знаний о поп-короле. Я не знал того, был ли педофил насильником, — то есть человеком, который позволял себе реализовать преступное желание. Считать детей сексуально привлекательными и разрешать себе их развращение — это все-таки разные вещи.

Британский режиссер Дэн Рид дал возможность высказаться жертвам — и тут нужно добавить слово «предполагаемым». К каким бы выводам ни были приведены зрители, — их мнение все же не суд, а сами герои — Джеймс Сейфчак, ныне 41-летний, и Уэйд Робсон, 36-ти лет, — лгали и прежде.

И детьми, и взрослыми они давали показания в пользу Майкла Джексона, а позднейшие признания Робсона совпали с крахом его карьеры хореографа. То есть теоретически рассказы в фильме «Leaving Neverland» можно считать родом хроники, как меняются свидетельства людей по мере того, как они теряют выгоду от лояльности.

Но только теоретически.

Действительно, слушая героев, приходится учитывать, что имеешь дело с ненадежными рассказчиками, — надо сличать показания, обращать внимание на мелкие детали, которые могли бы выдать ложь, а заодно не без раздражения признавать свое бессилие, потому что эти факты уже отобраны и отсортированы режиссером, и неизвестно сколько принципиально важного осталось за кадром.

Но если принять пространство фильма за всю полноту картины, то получается, что Майкл Джексон насильником был, — более того, он был ловким манипулятором, хорошо понимавшим природу детскости и умевшим извлекать из нее пользу самого отвратительного свойства: он влюблял в себя детей, изолировал их от родителей, уводил в свое кошмарно-сладкое царство, где делал с ними, что хотел.

Майкл Джексон хотел поближе познакомиться с мальчиком, который снялся с ним в рекламе, мама Джеймса Сейфчака, ослепленная блеском звезды, позволила, — они дружили, затем стали вместе спать, затем стали заниматься сексом, затем мальчик подрос и перестал вызывать у взрослого мужчины прежний интерес, — и появились другие мальчики.

Австралийцу Уэйду Робсону было пять, когда он победил на конкурсе детей-имитаторов Джексона, и ему было семь, когда кумир уволок его в кровать. Жуткий рассказ: мужчина вспоминает себя, семилетнего, — то, как он голым стоял на четвереньках на постели и перед лицом его была фигура Питера Пэна, а позади — мастурбирующий мужчина. Не менее жуткий рассказ: другой мужчина вспоминает, что у него, мальчика, и Джексона был свой тайный знак, — если на людях взрослый тайком поцарапывал ребенку ладонь, то это означало, что он думает о нем и в сексуальном смысле.

Оба героя фильма говорят о любви к Майклу Джексону, — они чувствовали себя частью его жизни, они очень долго полагали, что тоже несут ответственность за свои тогдашние поступки, и этим они объясняют сейчас свою прежнюю публичную ложь.

Джексон предлагал им “нетландию” — жизнь секретную, со своими кодами, с круговой порукой. Джеймс Сейфчак рассказывает, что они с Майклом сыграли свадьбу. Квинтэссенция всего фильма — тот эпизод, где взрослый мужчина пытается надеть маленькое колечко на свой палец и рука его дрожит.

Он не избавился от этого колечка . Неужели сейчас, будучи взрослым мужчиной, отцом, он питает к насильнику какие-то чувства? Зачем он хранит в этой черной коробочке свое прошлое?

В “Leaving Neverland” говорят не только бывшие мальчики, но и их матери, их жены, их сестры и братья, слово за словом, кирпичик за кирпичиком выстраивая убедительную картину совращения не только детей, но и целых семей.

Один из вопросов фильма, — почему взрослые допустили это, почему не хотели видеть насилия, происходившего на расстоянии вытянутой руки. И тут нужно учитывать, что это люди, готовые к ослеплению поп-культурой, ее нерассуждающие потребители, волей случая угодившие в «Neverland» и за счет собственных детей реализовывавшие свои инфантильные грезы.

Детскость как диагноз характерна для всех геров фильма. Из него следует, что взрослые не видели, потому что не хотели. Они что хотели, то и видели.

Фильм длинный, и в нем слово за словом, все более уверенно прорастает не только отвратительное знание о поп-короле, но и осознание канцерогенной природы зла, вкрадывающегося как соблазн и убивающего медленно и тотально: психически изуродоваными оказываются буквально все герои “Leaving Neverland”, — они все обречены на мучительную конфронтацию со страшным знанием.

Режиссер дал слово жертвам, — окей, пусть не предполагаемым, очень уж убедительная получилась картина, — но фигура самого совратителя как была, так и осталась в тени. Он представлен в перспективе людей, посвятивших себя ему, неизбежно предвзятых, и у зрителя нет возможности ни верифицировать их слова, ни создать образ живого Майкла Джексона, человека из плоти и крови, а не плаката в детской комнате, обитателя таблоидов, священного чудовища.

Неясно, например, в какой мере он был безумен.

Пытаясь судить Джексона в категориях здравого смысла, не будучи специалистом, а только зрителем, — хочется думать, что да, эти часы были сломаны, чашки в этом шкафу были перебиты, крыша Майкла поехала давно.

Хочется думать, что поп-король, человек, у которого украли детстство, был сумасшедшим, — и он заслуживал не суда, а психиатрической лечебницы. Но тут мне, зрителю, приходится признать, что мой ум алчет комфортного знания, — я хочу позволить себе и дальше слушать Джексона со всеми душевными удобствами.

Просто слушать, — считая гения душевнобольным.

Но снова и снова прокручивая в уме отвратительные детали его жизни, я не знаю уже, какое впечатление произведет на меня теперь его музыка.

Пока я просто не знаю.

И получается, что и меня, потребителя песен Джексона, тоже выкинули из «Нетландии», и нужно выстроить какие-то новые взаимоотношения между собой и его музыкой. Найти, может, здоровую дистанцию. В конце-концов, мне же нравится Караваджо, хотя я знаю, что был он убийцей, я же читаю Диккенса, и мне не мешает знание, что был он отвратительным джентльменом.

Я могу отделить творца от человека потому, что можно списать частные мерзости на дикости времени, — верткая душа использует все возможности, чтобы остаться в зоне комфорта. Но в случае с Майклом Джексоном сделать это трудно, он — мой современник, и вот же они — свидетельства живых людей, вот они — отвратительные детали из жизни одного гения.

Пока я вынужден расписаться в собственном бессилии. Ответ, что делать с его песнями, я так и не нашел, и бальзамом чувствуются сейчас слова одного американского комментатора, что влияние Майкла Джексона на современную поп-культуру было настолько сильным, что простым хирургическим путем его творчество не изымается.

То есть слушать Джексона можно, потому что иначе невозможно.

Я понимаю, что это род самообмана, подпорченное, отравленное знание, но как же хочется с ним согласиться — и так позорно моложава лукавая моя душа.

--

--

No responses yet