Черный в белом, белые черным
об антирасистском гей-романе Брендона Тейлора
На русском вышел роман «Настоящая жизнь», написанный с большим пониманием англоязычной квир-традиции и ее интересным образом расширяющий. Читательского удовольствия не портят ни «сделанность» дебютного сочинения Брендона Тейлора, ни ремесленный способ перевода. Это увлекательный гей-роман, каких на русском (пока) не пишут.
Уоллес — единственный темнокожий среди аспирантов в этом университете где-то на американском Среднем Западе. День за днём он, биохимик, ставит опыты на нематодах, мелких червях, жизнь которых состоит из обильного и бесконечного размножения. Кто-то испортил лабораторный опыт, на который Уоллес потратил несколько месяцев, а еще недавно умер его отец. Бросив работу, он идет к озеру, где встречается с другими аспирантами, сплошь белыми, которых именует друзьями, — и триста с лишним страниц, то есть несколько дней проводит преимущественно с ними, не только белыми, но и главным образом геями, поскольку и сам он — гей, то есть логично, что Уоллес ищет комфорта среди себе подобных.
Ему некомфортно, слово “ненависть” в разных вариациях прошивает ткань романа Брендона Тейлора, в прошлом году попавшего в «короткий список» Букеровской премии, а этим летом вышедшего на русском в издательстве Inspiria.
Уоллес — афроамериканец и гей, причём гомосексуальность не доставляет проблем в его нынешней жизни, а вот с другого рода ксенофобией похуже, — выраженный в умолчаниях, высказанный в словах светских, вежливых, расизм достаточен для оскорбления, но настолько укоренён в самом строе жизни, что его сложно оформить в претензию. Для Уоллеса, который прилежно трудится только для того, чтобы быть равным среди равных, сам воздух пропитан расизмом, как бы благожелательны ни были люди из его окружения, живущие особую, далекую от «настоящей» жизнь учёных.
Унижение черного научилось прятаться между строк, а прорываясь, вызывает у белых свидетелей стыдливое молчание, но не желание защитить. Если того хочет злонравие, то аспиранта можно наделить мнимыми привилегиями не потому, что он хорошо работает, а потому что он имеет преимущества “дискриминируемого”. Если же надо оправдать собственную лень, то «ниггер и гей» может быть назван «мизогином» — в войне амбиций все средства хороши.
Брендон Тейлор, к счастью, не пишет перечень обид, — его критика, выраженная через взгляд современного образованного темнокожего американца, звучит доказательно: да, это именно расизм, пусть и более прилично упакованный.
«Real Life» — удобный роман для начитанного гомосексуала. Погружение мгновенно, реалии узнаваемы, коллизии предсказуемы до мурашек: похожую университетскую среду мы видели в «Одиноком мужчине» Ишервуда, похожего героя — в «Комнате Джованни» Болдуина, игра в большой теннис вызывает ассоциации с «Библиотекой плавательного бассейна» Холлингхерста, а водянистые рефлексии привилегированных интеллектуалов напоминают о Каннингеме.
Это по преимуществу гей-роман, — сочинение, которое можно читать и как «love story». Уоллесу выдан милый друг, у которого имеется своя драма и травма, а следовательно и возможность на десятки страниц растянуть их отталкивание, сближение, погружение. Там вражда маскирует влечение, а слом барьеров сулит половодье чувств в диапазоне от нежности на полупальцах до спонтанного грубого фингеринга.
Гей-роман это и по количеству описанных социальных связей: теша своё одиночество, тяготясь им, Уоллес узнает, что как условно бывает благополучие гомосексуальных пар, с трудом формулирующих, что же им считать изменой (👉 цитата)
Каким бы избыточным ни был список референсов (европейские критики поминают, например, романы Эдуара Луи и Оушена Вуонга, а театралы — горький, саморазоблачительный сарказм “Парней в группе”), пристальней всего «Настоящая жизнь» смотрится в жизнь «Маленькую», что выдаёт британская обложка, взывающая к Ханье Янагихаре и ее «A Little Life». Это визуальный спойлер, — Уоллес, человек из трущоб, тоже волочет за собой тяжкий опыт сексуального насилия, пережитого в детстве.
Самые сильные, самые страстные страницы книги внезапной плотностью напоминают кипящий слог «Маленькой жизни». Они воздействуют даже сильнее многословия Янагихары, выплескиваясь в пространство обезжиренное, политкорректное, каким бывает ученое гетто, знающее толк в пассивной агрессии. Роман «Real Life» — силён голосом глубоко (и безнадёжно?) травмированного человека, привыкшего подавлять в себе живое чувство, — с той или иной степенью удавчливости прятать ярость за стертыми формулировками рядовой вежливости, за готовностью принести извинения по любому поводу, за деланное равнодушие, потому что никому нельзя доверять, никого нельзя впускать в себя (как буквально, так и метафорически); а с этими белыми всегда нужно держать ухо востро.
Мнимая ровность, обескровленность человека в — явной, пусть и не названной по имени — депрессии плохо далась переводчице Виктории Кульницкой. В русском пересказе один сложно устроенный Уоллес, распадается на какофонию разных “уоллесов”, которые наобум решают, быть паинькой или хамом, дружить или враждовать, угождать или казаться прилично-безразличным. Это можно бы списать на недостатки оригинала, но, увы, в дотошности переводческой работы приходится сомневаться то и дело. Мне, например, трудно представить, чтобы в число финалистов Букеровской премии попал роман, где читателю бывает сложно понять геолокацию тел, — кто, какую часть себя, куда и на кого положил. И у меня нет никаких идей, почему в русской версии романа третьестепенную «Simone», франкофонную начальницу главного героя, понадобилось называть «Эдит». Чтобы (вероятная) «пасхалка» Симоне де Бовуар превратилась в книксен Пиаф?
Безусловно то, что роман — «сделанный», с той или иной степенью надуманности взывающий к общественной (в первую очередь, американской) коньюнктуре. Брендон Тейлор, — прежде колумнист, а ныне дебютант в большой форме, — набирает триггеры буквально на ходу, то вдруг прописывая полноту персонажа, то приписывая ему расстройство пищевого поведения. В последней трети книги героям еще есть что чувствовать, но фактически нечего делать, и они опять принимаются за старое: едят и пьют, пикируются, отправляются к озеру, в постель, к чертям за омутом.
Убедительности все это не на пользу, но то, как описана подавляемая злость вечно униженного, впечатляет достаточно, чтобы захотелось с чистой совестью признать правоту американских критиков, назвавших «Real Life» «главным романом 2020 года на тему Black Lives Matter».
Разумеется, вне Америки, за вычетом специфически-американских расовых проблем, это обозначение выглядит экзотизмом и для приятия личного требует дополнительных интеллектуальных усилий. Я, например, читая “Настоящую жизнь”, все думал, как в России чувствуют себя образованные квир-люди из числа национальных меньшинств, живущие среди представителей «титульной нации». Сколько рядовых унижений приходится переживать этим чужим среди “белых”? Какую ярость вынуждены сдерживать они?