Нет, не “Морис”
о лестнице писательских амбиций Джона Бойна
Через пару-тройку лет и четыре книги сумел приноровиться к Джону Бойну. Роман «Лестница в небо», увидевший недавно свет в издательстве «Фантом Пресс» — наверное, лучшее «взрослое» сочинение этого ирландского автора, наконец-то позволившего себе писать о том, что хорошо знает: например, о геях в литературе и литературе в геях.
Джон Бойн отчаянно утверждает писательское право вдохновляться всем подряд, со всей очевидностью выводя себя из книг любимого Джона Ирвинга, его романных попыток «…всех и навсегда сохранить живыми. Даже тех, кто в конце должен умереть». «We are all terminal cases»/«Все мы просто терминальные случаи», — финальную фразу из романа Ирвинга «Мир глазами Гарпа» Бойн даже вытатуировал себе на руке, что тянет на заклинание, магический ритуал.
Вполне в духе этого ирландца.
«Худший совет, который можно дать молодым авторам, — писать о том, что знаешь, — объяснял недавно 48-летний прозаик из Дублина, — Если бы мы писали о том, что нам известно, то это были бы биографии». Свобода в навигации освобождает от многих обязательств, — например, от клетки жанра. Бойн пришел в англоязычную прозу из детской, он не стесняется заглядывать и в просторные покои исторической романистики, и на чердаки фантастики, и в подвалы детективной литературы.
Желание поискать неизведанное хорошо работает на поле «Young Adult», литературы для юношества, свободной в допущениях: главным успехом Бойна, написавшего уже 17 романов, был и остается «Мальчик в полосатой пижаме».
«Книгу о Холокосте для детей» (формулировка «The Guardian») пуристы ругали за «профанацию темы», — история дружбы немца и еврея весьма условно соприкасается с реальностью. Но это не помешало роману 2006 года стать и мировым бестселлером, и голливудским фильмом.
С литературой «взрослой» сложней. Я, например, счел, что «Абсолютист» (2011) — о геях в Первую Мировую войну — скучная претенциозная чушь, «История одиночества» (2014) — о католиках-педофилах — откровенная дань коньюнктуре, а «Незримые фурии сердца» (2016) назойливы в своем гомосексуализме. Как прикажете верить автору, который сочинил мир, герои которого сведены к сексуальной идентичности?
Чего я не учитывал, так это того, что нужно, наверное, иметь ввиду игровой характер его книг, —тут важен опыт несерьезности. За какую бы тему ни брался, Бойн остается, по сути, детским писателем. Типичное для него балансирование на грани условности, требует читательской наивности, врожденной или приобретенной, что особенно заметно в “терминальном случае” «A Ladder to the Sky», написанном, по словам автора, так, чтобы «читатель хотел дочитать до конца».
Это в первую очередь развлекательный роман. «Нужно относиться к читателям с уважением, — говорит Джон Бойн, — Иначе они просто перестанут покупать твои книги».
«Лестница в небо», вышедшая на русском в бойком переводе Максима Немцова — еще одна история литературного растиньяка, который, имея красоту, но не талант, хочет стать знаменитым писателем, ради чего готов и на подлость, и на предательство, и на убийство. Этот «путь наверх» как и у многочисленных предшественников Бойна, становится поводом для размышлений о цене успеха, о природе творчества, о мере правды в литературе, — темах вечных, а заодно и о новой коньюнктуре, — имитации чувства справедливости, фейковом феминизме и эко-трендах: «Хенриэтта… мылась только по субботам, чтобы помогать в сбережении природных ресурсов планеты, а сегодня, к сожалению, была пятница».
Источников вдохновения автор не скрывает, — он их подчеркивает. И это, в первую очередь, литературный гей-канон. Внешне главный герой «Лестницы» напоминает «Талантливого мистера Рипли», бестию из романа Патриции Хайсмит, а его имя — Морис — кивок в сторону самого известного романа Э.М.Форстера. Не слишком большой натяжкой будет утверждение, что зачин «Лестницы в небо» вдохновлен «Смертью в Венеции», еще одной жемчужиной гей-прозы, ставшей мировой литературой, — в первой части романа Бойна предъявлена история знакомства Мориса с пожилым писателем-немцем, который, вдруг страстно влюбившись, наговаривает на себя столько, что юному карьеристу хватает на дебютный роман, а прототипу главного героя — на публичный позор и бесславную кончину.
На деле же саморазрушительное томление романного старика куда больше напоминает «Богов и монстров» (1998), современную классику гей-кино. Своего Акермана, писателя на пороге смерти, Джон Бойн списал не столько с Ашенбаха, которого Томас Манн отправил умирать в Венецию, сколько с Джеймса Уэйла, экранного режиссера, соблазняющего садовника. Или точнее сказать, — с актера Иэна Маккеллена, великолепно-трагичного в своем вожделении, мучительном, запоздалом, деструктивном.
Джон Бойн, — писатель того же кабинетного типа, что и Форстер, — описывает не столько жизнь, сколько чужие впечатления от нее. Это свойство автор за собой знает — в интервью он именует себя затворником, работающим дома семь дней в неделю, публичным развлечениям предпочитающим фильмы.
Будучи открытым гомосексуалом, Бойн черпает героев и темы не столько из кино и литературы, сколько из гей-универсума как такового, благо в англоязычном мире тот хорошо показан, прописан, освоен. Второй ступенькой к успеху для Мориса Свифта становится Дэш Харди, влиятельный писатель из Нью-Йорка, в облике, поведении которого трудно не распознать позднего Трумена Капоте, салонного пошляка-остроумца, привторявшегося циником: «….я с трудом находил с ним общую почву. Припомнил его мемуары, которые читал несколько лет назад, когда он в наглядных подробностях перечислял множество гомосексуальных встреч своей юности и ранней зрелости, — все эти случаи казались чуть ли не отвратительными, настолько идеально он их помнил».
И буквально рукой подать до его литературного антипода, Гора Видала, с которым Трумена Капоте связывали годы заклятой дружбы, публичные пикировки и суды.
В «Лестнице в небо» Гор Видал появляется собственной персоной, служа, возможно, примером того, как далеко автора может завести талант соединенный с цинизмом подлинным. «Нередко случалось, что на каком-нибудь таком сборище к нему подходил мальчик и предлагал свой хер или зад в обмен на билет в мир привилегий, но Гор предпочитал не пускаться в столь низменные транзакции. «Можем покувыркаться, если желаешь, — говорил он, если мальчик оказывался достаточно смазлив, — но не жди от меня чего-то большего, чем оргазм», — воспроизводит Джон Бойн здравый гедонизм «литературной примадонны», известный по многочисленным апокрифам.
Джон Бойн раскручивает романную пружину с приятной ловкостью, — узнать, чем сердце успокоится, хочется все больше. Однако ж «Лестница в небо» достойна того, чтобы стать предметом изучения на курсах креативного письма, и потому еще, что автор не только умело выкладывает козыри, но и уместно перетасовывает карты.
Транзакция второй части, где Морис Свифт женат и зрел, устроена принципиально иначе: это уже не рассказ поверженного старика, а монолог супруги литературного рипли, которая, будучи одаренной писательницей, слишком поздно поняла, с кем связалась.
И тут, блюдя терминологическую строгость, приходится говорить не о гей-романе, а, скорей, о гей-оптике. «Чем больше мы с ним пили, тем привлекательней он становился, и когда он откинулся на спинку стула в какой-то миг и театрально зевнул, футболка задралась у него на животе и стали видны темные тонкие волоски. Лишь от одного взгляда на них мне захотелось вообразить, как он может выглядеть, если стянет с себя эту футболку совсем», — говорит Бойн устами своем героини. У этого автора, писавшего роман в пору мучительного развода с мужем, красивые молодые мужчины любят, потягиваясь, показывать лишенный жировой прослойки живот.
В части второй классический гей-роман становится современным триллером, напоминая разом сонмы говорливых литературных дев , — «Милые кости», «Исчезнувшая», «Девушка в поезде», — что в форме игровой позволяет представить женский взгляд на вещи, гею не чуждый: «Когда мы вошли, я заметила, как студенты — мои студенты — посмотрели на тебя с почтением куда большим, чем когда-либо смотрели на меня. Не думаю, что у меня паранойя, Морис, но скажу так: вид у них был такой, будто побеседовать с ними пришел настоящий писатель, просто потому, что тебе выпала судьба носить пенис».
В финале Морис некрасив, до срока стар и вечно пьян. По попу и приход: Джон Бойн наказывает своего героя с безоговорочностью Оскара Уайльда, — как и Дориан Грей в «Портрете», главный герой «Лестницы в небо» выглядит в итоге тем, кем является. Можно, впрочем, увидеть в том и аллюзии из «Преступления и наказания» Достоевского, что писателю, судя по его интервью, льстит больше. Но прелесть третьей, наименее остроумной части романа в том, пожалуй, что она в наибольшей степени приближает читателя к самому автору.
О Морисе Свифте становится известно, например, что в своих романах он синтезировал находки малоизвестных сочинителей — «…извлекал из них самые остроумные и проницательные диалоги, самые изобретательные сюжетные линии и поразительные образы и переносил каждый в файл у себя в компьютере». В этих признаниях, данных во всех убедительных подробностях, слышен пафос спонтанного саморазоблачения. Упреки во вторичности преследуют Бойна с самого начала его писательской карьеры, и критические стрелы, кажется, попали в цель.
Но будучи все ж писателем, а не графоманом, автором, а не коммерсантом от литературы, Бойн умеет и просто следовать за логикой слов, которые выдают, возможно, больше, чем сам он хотел сказать. Как замечает старик Акерман, самый обаятельный герой «Лестницы», «иногда небо просто синее», и эти вспышки писательской честности, — готовность сбросить со стола все карты, показав только себя и ничего больше, — неожиданным образом меняют отношение к такому коньюнктурному, казалось бы, сочинителю.
В своем одиннадцатом «взрослом» романе Джон Бойн готов поделиться собственными страхами, обнажиться так, что возникает инстинктивное желание прийти ему на помощь, спешно заверив, что уж он-то точно не самозванец от литературы.
Нет, вы — Бойн, а не Свифт, вы — Джон, нет, не Морис.