Рядовая жестокость или немного нервно
Почему бесчеловечно говорить, что квир-литературы нет.
Сегодня в соцсетях курсирует жуткое видео: какие-то люди, — судя по голосам, молодые, — смотрят, как на экране приземляется горящий самолет. Они смеются, глядя на эту сцену, снятую в «Шереметьево».
Считать их чудовищами я не стал бы, — мы смеемся и потому, что хотим отдалить от себя что-то жуткое. Нам страшно бояться, и потому мы смеемся. Однако факт и то, что нехорошо хохотать, глядя на катастрофу.
Бесчеловечно, — неважно, какие уж на то были резоны.
Если глядеть с моей кочки, то примерно так же — «бесчеловечно!» — хочется выкрикнуть, когда я слышу слова, что ЛГБТ-литературы не существует.
Меж тем, именно такую точку зрения высказала на днях Галина Юзефович, книжный обозреватель портала «Медуза», один из авторов подкаста «Книжный базар», который я до сей поры с удовольствием слушал.
Приведу ее слова полностью:
«Сейчас я скажу неполиткорректную вещь. Мне кажется, что нет специальной ЛГБТ-литературы. Точно также, как нет каких-то специальных, обособленных геев, которым нужно что-то не то, что нужно всем остальным людям. Понятно, что когда говорят об ЛГБТ-литературе, то имеют ввиду, ну, например, замечательного, на мой взгляд, великого американского писателя Майкла Каннингема, у которого почти всегда, в любом его романе, так или иначе присутствует гей-тематика. Можно ли назвать его книги ЛГБТ-литературой? Нет, наверное, нельзя, потому что для него это просто часть жизни. Многие говорили, что Янагихара, «Маленькая жизнь», — это гей-роман. Это не гей-роман, потому что это роман про живых, нормальных людей, с которыми случается разное. Поэтому, честно говоря, я не очень люблю само понятие «ЛГБТ-литература». Мне оно кажется каким-то порочным и выморочным, и, что называется, сеющим рознь и сегментацию. Точно так же, как я не верю, что бывают какие-то специальные книги для женщин, специальные книги для детей, специальные книги для чернокожих, специальные книги для русских, специальные книги для евреев. Мне кажется, это все какие-то ложные сущности. Потому что когда смотришь на людей, то видишь в них гораздо больше общего, чем различий. Поэтому, да, для меня главный, прости господи, ЛГБТ-писатель — это Майкл Каннингем. Поэтому если вы, Егор, его еще не читали, то, мне кажется, вам он точно понравится. Но вряд ли он понравится вам за то, что он пишет про геев. Он пишет про живых людей прекрасно, точно и умно».
Так Галина Юзефович, критик в прочих вопросах, кажется, пытливый, ответила слушателю по имени «Егор».
Сразу отставлю в сторону вводные слова вроде «прости господи», — спишу это на тот самый нервный смех. Куда важнее, на мой взгляд, подумать, почему литературные критики в России готовы отрицать наличие «радужной» литературы.
Наверное, будучи специалистом широкого профиля — знатоком книжного процесса вообще, приходится, не распыляясь, размышлять о книгах, только как о книгах, а не о выражении общественных феноменов. Оценивать фабулу и сюжет, качество метафор и композиционные особенности, — судить о красоте леса, а не о его пользе для эко-системы планеты.
Желание, по сути, обаятельное, — оно кажется выражением иллюзии, что все люди равны, что радости и горести их представлены в литературе в равной степени. Разве ж горе гея не равно любому другому горю? Разве радуется лесбиянка как-то иначе? И почему бы, действительно, не судить книги по их внутренним законам?
Говоря о квир-литературе, как о чем-то надуманном, Галина Юзефович транслирует логику старомодную, — это не «олдскул», “старая школа”, принадлежностью к которой уважаемый критик любит кокетничать, — это старомодность самого тоскливого образца. Такое на просвещенном Западе не носят: и неудобно, и некрасиво, и попросту вредно, — как вредны, например, разговоры о ненужности прививок.
Из приведенной реплики Юзефович следует, что она существует в парадигме англоязычной литературы образца, скажем, 1989 года, когда западный литературный истеблишмент был готов удивляться, зачем, собственно, нужна Lambda, особая — гей — премия, если есть премии просто литературные.
И надо бы сказать, что специальных ЛГБТ-книг действительно нет, если считать их чем-то изолированным от общего литературного потока. Все мы люди — это факт. Но мы — люди и потому, что имеем принципиальные различия. Наше единство и состоит в понимании разниц.
Лес, если смотреть на него сверху, похож на траву, как внешне на него похожа и плесень.Однако ж деревья рубят, траву косят, плесень травят, — свой глагол нужен каждому из обьектов, сколь бы похожими они ни были, если глядеть на них свысока.
В лесу литературы растет всякое, — считать, что состоит он только из деревьев, а, скажем, кустарники, — из какой-то параллельной вселенной, было бы неверно. Хотят того книжные обозреватели или нет, ЛГБТ-книги — естественная часть литературы вообще.
В западном литературоведении есть два толкования ЛГБТ-прозы. Расширительный — это книга, написанная представителем квир-сообщества. И сюда можно притянуть хоть Генри Джеймса, о геях не писавшего никогда, хоть его биографа Колма Тойбина. Популярный ирландский писатель, к слову, готов называть себя гей-автором.
Колма Тойбина хвалят за точные женские образы, — например, в переведенных на русский, романах «Бруклин» и «Нора Вебстер». Сам же сочинитель не исключает, что женщины удаются ему во многом потому, что он — гей. Однажды он заметил, что гомосексуальность автора приходится проговаривать особо, — как ровно по той же причине ранее приходилось подчеркивать, что нобелиатка Дорис Лессинг — женщина, а другой лауреат Нобелевской премии, Надин Гордимер, — родом из Южной Африки.
«Романы — это нечто очень личное, они пишутся в тишине, — сообщил Колм Тойбин, — Но постепенно ты становишься публичной фигурой, — нравится это тебе или нет. То, кто ты, вдруг становится важным, — особенно, если ты гей… Ты создаёшь образы, которые имеют значение в публичном пространстве и его обогащают… Я думаю, что романы имеют общественное измерение».
Это мнение не делает Колма Тойбина исключительно гей-автором. Он -автор, который гей, который Автор, — позволю уж себе высокопарную большую букву. Писатель не только дважды получал премию Lambda, но и трижды попадал в шорт-лист Букеровской премии.
Есть и обозначение квир-прозы более конкретное: книги об ЛГБТ с их специфическим опытом, требующим и особых слов, — таких, как «каминг-аут» или «драг».
По этому признаку к гей-авторам можно причислить и, упомянутого Юзефович, американца Майкла Каннингема, который в каждом своем романе имеет гомосексуальных персонажей, а в посвящении к роману «Плоть и кровь» специально упоминает известных в Нью-Йорке 1980-х транссексуалов. По той же причине, гей-автором можно считать Алана Холлингхерста, который в последнем своем романе — «Дело Спаршолта» (выйдет на русском в конце года) — описав харизматичного мужчину, как объект вожделения, создал панорамное полотно, показывающее через призму гомосексуальности, как меняется само британское общество.
Столь же родственен им и Патрик Гейл, который только о гомосексуалах и пишет, что не мешает ему быть частью большой британской литературы. В той же мере одержим «темой» Джон Бойн, — который снова и снова, с разным успехом входит во все ту же «гомосексуальную» воду.
Эти авторы — и продолжатели традиций англоязычной романистики, и представители ее «гей-» крыла, — что никто из них самих не оспаривает.
Для Алана Холлингхерста прорывом была книга «Swimming Pool Library» (1988), после которой автора стали называть «виртуозным увлекательным хроникером британского общества с акцентом на гомосексуальный опыт». Для Колма Тойбина поворотным стал «The Master» (2004), где тематизируется гомосексуальность британского классика Генри Джеймса.
И мнится злонамеренность в желании не видеть очевидного. Кажется, что книжному обозревателю “Медузы” удобно не видеть квир-литературы, — как российскому книжному бизнесу удобно не пересказывать на русский ни “Библиотеку” Холлингхерста, ни “Мастера” Тойбина, — вписывая авторов в корпус переводной литературы другими текстами, менее очевидными в своей “инаковости”.
В антитезе, которую выстраивает Галина Юзефович, есть, наверное, отражение консенсуса, принятого в нынешней литературной критике России: в том же духе высказывается, например, Дмитрий Бавильский в эссе о романе «Бесконечные дни» Себастьяна Барри — он противопоставляет литературу «очередным романам о запретной любви».
Не различать и не выделять ЛГБТ-тему в литературе можно, — если книга хорошо написана, то найдется много других справедливых слов, чтобы ее похвалить. Коллега Галины Юзефович по «Книжному базару», переводчица Анастасия Завозова в одном из подкастов хвалила Сару Уотерс, ни словом не обмолвившись, что автор этих ловко выстроенных романов — ко всему прочему, и классик лесби-литературы, многократный лауреат уже упомянутой премии Lambda.
Проговорю еще раз, — если роман заслуживает приставки «квир-», то это не отменяет того, что его можно судить по законам художественной литературы. Другое дело, стоит ли особо проговаривать принадлежность текста к квир-литературе.
На мой взгляд, наличие квир-литературы уместно умалчивать, только когда она уже освоена мейнстримом, — когда книги с ЛГБТ-персонажами заслуживают обозначения «post gay story», поскольку гомосексуальность в них — естественная часть изобразительной палитры.
То есть отметать квир-прозу за ее несущественностью было бы допустимо для западных коллег Галины Юзефович, живущих в странах, где преследования по признаку сексуальной ориентации запрещены.
Однако ж когда квир-литература назначается несуществующей, — то именно это и подтверждает ее наличие. Квирность темы, таким образом, обозначает потенциал для большой прозы. Неготовность публично говорить об ЛГБТ-книгах указывает на общественный дискомфорт, то есть это маркер конфликта, он же — главное топливо для романа.
В координатах словесности в России, где действует закон о гей-пропаганде, — гомосексуальность еще может быть темой для целого романа.
Квир-литература для России есть, потому что она должна быть.
Отрицая ее наличие, книжный обозреватель портала «Медуза» не противостоит “розни и сегментации”, которые упоминает, — она им способствует, поскольку игнорирует одно из течений литературы, имеющих не только эстетическую ценность, но и пользу самую практическую.
О важности квир-книг написаны тонны слов, выражение «невидимые миру слезы» — уже общее место. Вот буквально сегодня наткнулся на признание одного монгольского гея, который сумел обрести мир в себе, в школе прочитав «Rainbow Boys» Алекса Санчеса.
Сколько таких мальчиков и девочек в России?
Квир-литературу можно считать несуществующей, — в конце-концов, все мы имеем право на заблуждения. Но утверждая это, стоит иметь ввиду, что (якобы) несуществующий род литературы приносит вполне реальную пользу. Почему не дать людям удобную для них иллюзию?
Конечно, вода свой путь найдет, — квир-литература не перестанет существовать из-за слепоты книжного критика портала «Медуза». И все же не пойму, зачем отрицать очевидное нужно эксперту столь широких взглядов, во многих других вопросах сходному с западными коллегами?
В этом заблуждении мне слышится нервный смех, который — вольно или нет — выражает и рядовую, неотрефлексированную жестокость. Очень уж похож он на те звуки, которые издавали безымянные люди на видео, глядящие как горит самолет.
Понимали ли они, что это не шоу, что там горят живые?