Хруст хрупкости
О фарфоровом (гей)романе Анатолия Вишевского
В России этот роман не упоминается в списках престижных литературных премий. Изданный украинским издательством, в Москве он продается только в “Фаланстере”, — магазине, предлагающем книги “не для всех”. Между тем, в литературе здорового человека, не чурающейся любых оттенков любви, сочинение Анатолия Вишевского могло бы стать бестселлером, — поскольку интеллект в данном случае только на пользу увлекательности. Пара слов об умном, изящном развлечении под названием “Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса”.
Роман этот, в общем, повесть, — что в послесловии признает и сам автор. Одолеть текст можно за пару-тройку часов, — и это тоже плюс, один из многих очевидных. Сюжет романа — скорее, камерный, сквозная метафора его — фарфоровая куколка, прелестная, искусная, искусственная, — которая для текста большого, пожалуй, мелковата.
Удачно уже название, — и это одна из многих удач, — «Хрупкие фантазии обербоссиерера Лойса», в котором слышен хруст механический, как от музыкальной шкатулки, — прелестной, искусственной.
Роман (мне все ж приятней говорить о романе, а не о повести) открывается с представления жанровой сцены, запечатленной в фарфоре: там горбатый старик домогается нежной фрейлины. О возможности любви между старостью и юностью — и сам роман.
Во второй половине XVIII века Жан-Жак Лойс, французский боссиерер, то есть формовщик статуэток, приезжает в немецкий город Людвигсбург на фарфоровый завод местного герцога, а там получает и новое имя — Иоганн Якоб — и счастье: он влюбляется в торговца апельсинами по имени Андреас и, когда тот уходит на войну, лепит в фарфоре десятки таких андреасов, выражая любовь свою самым естественным для себя образом.
Я все думаю, чего же жду от хорошего романа о гомосексуальной любви, и текст Анатолия Вишевского сообщил мне наконец нужную мысль, — в декорациях архаических с помощью героев не вполне настоящих он рассказывает о естественности любви меж мужчинами, которая равна любой другой любви и выражается как в сублимации самого высокого толка, так и в наслаждениях физических, которые называют почему-то низменными.
Юноша уходит на войну, возвращается инвалидом, а в родном Людвигсбурге образует любовный треугольник, — прежняя любовница и мать его незаконнорожденного сына становится женой скульптору, живут они все вместе, вызывая пересуды местных (о чем в романе мельком), пока не приходит счастью конец, причём наступает он тоже самым естественным образом: формовщик умирает от болезни и старости.
Любой сюжет о любви старика к юноше вызывает ассоциации со «Смертью в Венеции», это уже неизбежность, — однако ж по плотской плотности, возникающей местами, «Хрупкие фантазии» напомнили мне «Любовь и смерть на Лонг-Айленде» Гилберта Адэра о последней одержимости одного писателя. Анатолий Вишевский — университетский профессор в США, так что рифмы в его роман могло занести и попутным ветром.
О том, что роман — дебютный, он и сам говорит в послесловии. О том же свидетельствуют и пара-тройка небрежностей, — просторечий современных в тексте намеренно деланном, чуть жеманном. Герои у него могут «нарезать круги по двору», например.
Впрочем, то можно счесть и за авторское намерение, производящее впечатление гвоздя по стеклу (или фарфору, если угодно). Век просвещенный, XVIII-й, у Анатолия Вишевского не только напудрен, но и населён вшами, пятнами мочи и пота, людским говном, — то в ночных горшках из тонкого фарфора, то в зловонных уличных потёках.
У самого же обербоссиерера Лойса — не только любовь возвышенная, но и страдание земное, мучительное, — геморрой, который и дефекацию затрудняет (описание прилагается), и совокупление делает занятием кровавым (и без этих подробностей не обошлось).
«Однажды вечером, когда у мастера, оправившегося после очередного запора, начала идти кровь, он подошёл во дворе к Андреасу и попросил его в этот день не приходить. Парень удивлённо поднял брови…».
Кстати, в анонсе книги, вышедшей в 2018 году на Украине, родине автора, указано, что мастер воспылал к юноше платоническими чувствами, что тянет, конечно, на издевательство издателей.
Условно высокое c условно низким автор смешивает постоянно, — и в той тщательности мерещатся тени прежних макабров, вроде воняющей козой королевы в «Парфюмере» Патрика Зюскинда. В реконструкции эпохи Просвещения, впрочем, Вишевский ближе к другому немцу — Даниэлю Кельману («Измеряя мир»), пусть и без его многослойной глубины.
«Хрупкие фантазии» — не столько роман, сколько романс, чем и ценен.
Писатель нашёл изящный, простой, элегантный способ подарить этим мужчинам счастье, чем замечательно отличается от множества других гейских лав-стори, норовящих измерить мир драмой. И на пользу ему даже механистичность немецкого словообразования. Описывая любовь и смерть обербоссиерера Людвигсбургской фарфоровой фабрики, Вишевский хрусток уже в словах. И это хруст хрупкости, — героев его можно считать фарфоровыми куколками, а можно не считать.
И сказать бы ещё о самих статуэтках — увидев похожесть их, автор, знаток немецкого фарфора, нашёл в них и одержимость, и их создателя. Фотографии фигурок в книге прилагаются.