Гендер — это я

об иностранных квир-романах и трудностях перевода

Когда слушаю дискуссии о гендере, у меня часто складывается впечатление, что это, скорей, собрание монологов, которые только косвенно друг с другом связаны. Терминология похожа, но говорят явно о разном. Например, принято разграничивать гендерную идентичность и сексуальную ориентацию, однако я, слушатель, не понимаю, как можно выключить гея, лесбиянку или бисексуала из разговора о гендере.

Гендер, как мы знаем, это целый спектр характеристик, так или иначе описывающий пространство между полюсами феминности и маскулинности. И в этом поле невозможно не видеть факта, что скажем, гомосексуал — это не только влечение человека к представителю своего пола. Гей — социальное тело со своими особенностями. Так же, как и лесбиянка, бисексуал или асексуал. Весь этот радужный букет принято описывать словом «квир-».

Современная, в первую очередь западная литература год от года все интенсивней пытается описать гендерное своеобразие — впустить в привычный дискурс новые голоса. Или, если угодно, создать принципиально новую систему координат с учетом всего многообразия идентичностей. Насколько важно это для литературы показывает пример «Волшебника», — книги-биографии немецкого классика Томаса Манна, которую написал живой ирландский классик Колм Тойбин.

«Волшебник» — традиционным способом написанная психологическая проза, и в этом ее большое достоинство. Тойбин известен своими тонкими нюансировками, — умением обозначать полутона, не теряя повествовательного темпа. В романе довольно точно воспроизведены узловые моменты биографии Томаса Манна — от детства в Любеке до преклонных лет в Швейцарии. Колм Тойбин не спорит с прежним корпусом биографических текстов о Томасе Манне, но интересным образом его дополняет.

С одной стороны, можно отследить все ключевые моменты из жизни писателя-гения: первые озарения в Италии, шум вокруг романа «Будденброки», закрывающего XIX век, получение Нобелевской премии, а далее поиск новых тем, — и «Смерть в Венеции», как текст, задающий тон XX веку. В «Волшебнике» обозначен и факт, что Томас Манн, в отличие от своего писателя-брата Генриха, был какое-то время апологетом войны. Там прописана и его эволюция в сторону убежденного антимилитариста, — врага нацизма.

Иными словами, все важные биографические пики так или иначе обозначены, но Колм Тойбин прописывает как обстоятельство чрезвычайно важное тот факт, что Томас Манн был гомосексуален. Роман можно читать как гимн сублимации: неконвенциональное чувство было для Манна бременем, — он боялся разоблачения, имел тайных любовников, вожделел мужчин тайком, о чем тайком же рефлексировал в дневниках.

Раз за разом, страница за страницей Колм Тойбин показывает, сколь важную роль гомосексуальность играла в творческой кухне немецкого гения. Ирландский автор, и сам открытый гей, предпринял попытку вписать Томаса Манна в воображаемый квир-канон мировой литературы. Он сознательно фиксирует внимание читателя на знакомствах Томаса Манна с другими знаменитыми пишущими гомосексуалами, — в первую очередь с Кристофером Ишервудом, за которого хотела выйти бисексуальная дочь писателя, и Уистеном Хью Оденом, за которого Эрика Манн ради британского паспорта все-таки замуж вышла.

Усилия, с каким Колм Тойбин педалирует включенность Томаса Манна в квир-повестку (говоря сегодняшним языком), иногда могут показаться даже несколько искусственными. Например, в одной из сцен говорится, что пожилой и поживший Томас Манн прочитал роман «Город и столп» Гора Видала, еще один важный текст англоязычной квир-литературы XX века.

Попытка Тойбина вписать крупного немецкого автора в мерцающий квир-канон продиктована, думаю, желанием восстановить историческую справедливость. Писатель пишет книги собой, — писатель-гей, таким образом, пишет свои книги и собственной гомосексуальностью. И это намерение биографа позволяет нам, читателям, увидеть гомосексуала, как выражение гендера — как социальное тело, включенное в жизнь особым образом и особым образом на нее реагирующее. Психолог, например, может прочитать «Волшебника» как выражение «стресса меньшинств»: человек не похожий на большинство постоянно ощущает свою непохожесть, он каким-то образом на нее реагирует.

Очень важно, что на русском «Волшебник» заговорил относительно оперативно — в 2022-м, то есть всего спустя год после ирландской премьеры. И это пример довольно аккуратной работы переводчика. Последний роман Тойбина по заказу издательства «Азбука» перевела Марина Клеветенко.

Нюансированная ирландская проза заговорила на нюансированном русском. Но только в том, что касается решения классических переводческих задач. Что же касается «квир-чувств», важных для понимания главного героя — то желаемой стройности я, к сожалению, не нашел. В тексте перевода, который я читал еще до выхода романа, там и сям встречается «гомосексуалист», что вновь нарушает складывающееся ныне, все более очевидное статус-кво. По моим ощущениям, переводчики на русский все чаще избегают теперь называть геев по советской репрессивной традиции, — он все-таки «гомосексуал», а не «гомосексуалист» (например, стр.155 «Вероятно, Бертрам, который был гомосексуалистом, видел в Томасе родственную душу»). Любопытно, что само влечение именуется в переводе все-таки «гомосексуальностью», — и этот разнобой обозначает ситуацию выбора, в которой оказался переводчик, наличие серой зоны неоднозначного, в которой нет еще устоявшихся правил.

О том, насколько важно для переводчика учитывать гомосексуальность писателя, показывает пример американского романа «Лишь». В 2018 году он получил Пулитцеровскую премию, а на русском вышел в 2020 году. Этот роман можно читать как шаржированную автобиографию американца Эндрю Шона Грира. Главный герой — писатель, гей-недотепа, который, желая убежать от затруднений личных, отправляется путешествовать по свету. Он участвует в писательской конференции в Мехико, читает курс в Берлинском университете, появляется на вручении премий в Италии, а далее по редакционному заданию оказывается в Японии.

Роман-травелог становится у Грира авантюрным романом, — приключения писателя по фамилии Less гомерически смешны. Причем именно потому, что свой метфорический стакан писатель видит полупустым, все время мучаясь комплексами вины и неполноценности.

Упомянуть роман 2018 года в нынешнем разговоре мне кажется важно потому, что он показывает, сколько преимуществ получает переводчик, когда учитывает гомосексуальность при работе с языком. Эндрю Шон Грир — открытый гей. Таков и его герой. Он социализирован как гей, и действует с оглядкой на принятую на Западе модель жизни гососексуала: он то спорит с ней, то ей следует. В одной из сцен главный герой называет себя «плохим геем» — именно потому, что не соответствует некой устоявшейся норме.

Не знаю в какой мере осознанно, но переводчица Светлана Арестова сумела найти нужный тон для выражения героя на русском. Это кэмповый, по сути, набор изобразительных средств — сформированный в американском квир-сообществе еще в те времена, когда ЛГБТ*люди были вынуждены играть по правилам гетеросексуального большинства, а внутри своего гетто говорили на языке особой цветистости, — с самоиронией жесткой, с демонстративной театральностью, в смешении смешного и жуткого.

У Эндрю Шона Грира кэмповая эстетика обозначает не позу героя, а его идентичность. Гомосексуальность, таким образом, становится гендерной характеристикой. Главный герой, писатель-недотепа, чувствует как гей, живет как гей, думает как гей, — и это не выражение эксклюзивности, а попытка обозначение инклюзивности нынешнего западного мира, способного услышать и принять к сведению квир-голоса.

Светлана Арестова нашла фамилии героя удачный эквивалент — «Лишь». Она же сумела показать как карикатурность этого гея, так и человека за этим набором ужимок и прыжков. Для меня, читающего на немецком и русском, эта удача кажется особенно весомой, — поскольку в Германии роману не очень повезло. Вышедший уже в 2018 году под названием «Mister Weniger» (переводчик Тобиас Шнеттлер), он оказался в немецкой версии в большей степени сатирой на западное литературное сообщество и в меньшей степени бичующей саморефлексией самого американского автора. И от этого оказался заметно проще, одномерней, — меланхолия оригинала есть и там, но она в меньшей степени оправданна.

Светлане Арестовой в отличие от ее немецкого коллеги удалось соблюсти баланс смеха и слез. Немного поспекулирую: может быть, это связано с укорененностью чеховской традиции в русской литературе. Что такое «ломать комедию» — в русской словесности знают уже больше ста лет. Как выясняется, американский кэмповый роман можно адекватно перевести на русский, — западничество не мешает почвенничеству, русский язык оказывается достаточно пластичен, чтобы русская версия литературного гея оказалась адекватной американскому оригиналу.

Эндрю Шон Грир — коварный автор. Подводные камни его прозы скрыты за гладкописью. При переводе силен соблазн пересказывать самое очевидное. На волне российского успеха романа «Лишь» была переведена «История одного супружества» — книга 2008 года заговорила по-русски в 2021-м. Анна Савиных попробовала перевести этот якобы семейный роман как традиционную психологическую прозу, от чего красок сильно поубавилось. Приглушенная кэмповость, типичная для Грира, превратилась в искусственность, — взгляд писателя-гея предстал искаженным. В русском переводе не вполне ясно, зачем автору понадобилось наращивать «инаковость» персонажей: «История одного супружества» — монолог темнокожей американки 1950-х, которая узнает, что ее супруг — гомосексуален.

Между тем, на уровне задумки это ход более чем естественный для писателя-гомосексуала: стресс меньшинств, упомянутый выше, в романе преумножен. И это дает понять, сколь родственны при всех различиях стигмы униженных и оскорбленных. Для белого, гетеронормативного общества «неправильны» и темнокожая женщина, живущая среди белых, и мужчина, которого влечет к мужчинам.

Иными словами, мы вновь имеем дело с раздумьями о «модификациях гендера». Из года 2022 американский роман 2008 года читается как призыв к условному большинству учитывать чувства и «черных», и, позволю себе старомодную терминологию, — «голубых».

Удвоение инаковости прославило американца Брендона Тейлора, — его литературный дебют «Настоящая жизнь» в 2020 году попал в короткий список Букеровской премии. В США его называли главным романом на тему BlackLives Matter. И, думается, это произошло во многом благодаря эффектному расширению адресата: главный герой, темнокожий афроамериканец, живет и работает в университетском городке где-то на Среднем Западе. Он — единственный черный среди белых и открытый гей. В отрочестве пострадал от гомофобии черных, ныне чувствует себя жертвой расизма среди белых, преимущественно гомосексуальных.

На русский этот роман переведен в 2021 году. И получилось на редкость неудачно, — возможно, потому, что Валерия Кульницкая не учла двойное бремя стигмы, которое в романе обозначено как типическое. Речь в «Настоящей жизни» о темнокожем гомосексуале. То есть мы имеем дело с еще одной версией социального тела, еще одной гендерной модификацией.

К сожалению, в русском переводе не найдено адекватного выражения чувства человека, находящегося в глубочайшей депрессии, — мнимо ровный тон романа оказался просто ровным, а внезапные вспышки агрессии выглядят мало мотивированными. Всего этого можно было избежать, если бы переводчица знала, насколько плотно роман вписан в квир-канон англоязычной литературы. Брендон Тейлор встраивает своего героя в ряд других «литературных геев». Роман «Настоящая жизнь» содержит недвусмысленные аллюзии на «Одинокого мужчину» Кристофера Ишервуда и «Комнату Джованни» Джеймса Болдуина. Некоторые сцены сильно напоминают «Библиотеку плавательного бассейна» Алана Холлингхерста, — к сожалению, недостаточно известного в России. Но можно отыскать и параллели с романами открытого гея и квир-активиста, Майкла Каннингема, которого как писателя давно любят в России.

Все перечисленные авторы так или иначе обозначают своих гомосексуальных героев как величины общественно, социально важные, — уже просто по тому факту, что геи стали поводом для романов. Сама фокусировка подчеркивает значимость. И следует учитывать, что все они, будучи квир-людьми, где-то работают, исполняют какие-то обязанности. Их квирность — черта неизолированная, не экзотизированная. Гей — гендерная характеристика.

Факт для западного литературного дискурса рядовой делает столь выдающимися на этом фоне эксперименты Саяки Мураты — японской писательницы, книги которой переведены, кажется, на все европейские языки. Ее герои отрицают привычные гендерные модели, — и тем вызывают жгучий интерес на Западе.

Оба романа Мураты — «Человек-комбини» и «Земляноиды» — переведены и на русский. Дмитрий Коваленин, на мой взгляд, прекрасно обозначил главное свойство этого автора: Мурата пишет с наивной простотой, как будто это манга-комикс, что допускает самые разные трактовки. Ее герой — человек не только инфантильный, но и естественный, — кажется, куда более близкий к истинной природе вещей.

«Человек-комбини», роман 2016 года, с которого началась международная слава Саяки Мураты, описывает некую Кэйко Фурукуру, продавщицу мини-маркета, которая к 36 годам подобралась некрасивой, одинокой и бедной. По всем меркам она должна бы испытывать дискофморт, — и в первую очередь потому, что не вполне реализована «как женщина». Однако главное неудобство для нее составляет диктат сложившихся конвенций. Ей хорошо в роли человека, который редуцирует себя до функции продавщицы, но общество зачем-то требует от нее роли жены и матери.

Главная героиня вынуждена имитировать роль супруги, но терпит на этом поприще фиаско и возвращается к любимой роли «человека-комбини». В романе это ощущается как счастливый финал. На метауровне — это, разумеется, предложение к размышлению.

Квир-оптика допускает прочтение этого романа, как исповедь асексуалки, которой не нужны плотские чувства в их привычном виде и роде. Человек как существо сексуальное и сексапильное для нее не существует. Понимать героиню можно и как агендера, человека существующего вне бинарной оппозиции «мужское — женское». Она человек-комбини, а не женщина-комбини, и эту особенность учел переводчик.

Своеобразие романа, на мой взгляд, легко транспортируется из языка в язык благодаря простоте слога Саяки Мураты. Она пишет почти по-детски, что в сочетании с тематической широтой, почти автоматически создает необходимую многозначность: роман «Человек-комбини» можно читать и как сатиру на общество потребления, и как апологию самодостаточности.

Радикальным образом эта мысль развернута в следующем романе Мураты, — «Земляноиды». Книга совсем недавно вышла в переводе все того же Дмитрия Коваленина. В «Земляноидах» рассказчица-аутсайдер воспринимает все многообразие человеческих связей как «фабрику», и не хочет к ней принадлежать. И это уже приглашение к разговору о постгендере, — каким будет мир вне гендерных ролей.

Каким он будет?

И напоследок хочу вспомнить заявление Флобера на суде в 1857 году. Защищая свой скандальный роман, французский писатель говорил: «Мадам Бовари — это я». Учитывая нынешнюю литературную логику, можно сказать, что «Гендер — это я». Переводчикам нужно лишь понять, что конкретно автор имеет ввиду.

Текст выступления на “Переводческих выходных” в Переделкино (круглый стол “Назови меня своим груздем”. Перевод гендера”, осень, 2022)